Воспоминания
БИРЁВА ГЕОРГИЯ ДМИТРИЕВИЧА
(09.12.1921 - 30.03.2000)
«Вещи и дела, аще не написании бывают,
тьмою покрываются и гробу беспамятства предаются
написании же яко одушевлении ...»
ПИМЕН
Наверное, каждому из нас хочется оставить на земле свой след, память о себе, отметину, которая пережила бы нас. Чтобы след этот жил среди людей и только с его исчезновением исчезли бы навсегда и мы.
Мне тоже всю жизнь хотелось оставить свой след на земле. Чтобы, хотя бы внуки вспоминали о нас и знали, как нам было трудно.
Человеческая жизнь не бесконечна. И надо спешить... Покойный отец Дмитрий завещал мне «писать». Но это не так просто ... Семейную хронику все-таки надо попытаться составить. Ибо, ушедший из жизни человек продолжает жить в памяти потомков.
О роде Бирёвых, о его происхождении на скрижалях истории следа не осталось. Моя память сохранила рассказы отца о нашей родословной весьма смутно.
Примерно во второй половине восемнадцатого века в селе Хоботец-Васильевское, Хоботец-Богоявленской волости, Козловского (ныне Мичуринского) уезда, Тамбовской губернии жил Бирёв Андрей. Память сохранила только то, что он пас овец. От него и продолжается наша и отцовская ветвь. Следующим прямым потомком и нашим предком был Яков Андреевич. Яков Андреевич «родил» Гурея Яковлевича - нашего прадедушку. У Якова Андреевича, очевидно, были два брата или еще (1) два сына, от которых пошли еще две ветви Бирёвых: «Лариончевых» (что жили на малой Погореловке) и «Мольшкиных» (живших на Фомичевке). У Гурея Яковлевича был сын Василий Гуреевич - наш дедушка и три дочери Агафья - мать Никиты Гуреевича, Алексея Гуреевича, Агриппины Гуреевны и других; Евдокия - мать Данилы Степановича и Василия Степановича - «Ломтевых»; Мелания, которая была выдана замуж в Горетово. А вот у дедушки Василия и бабушки Феодосии Вавилоновны, были только два сына: Дмитрий и Михаил.
По маминой линии память сохранила только имена дедушки и бабушки и их ближайших родственников.
У дедушки Игната были сестры:
Ольга - мать Сергея Степановича Насонсва («Точилкина», что жил в Кратове) и
Дарья - мать Абрамычей, что жили на Хоботском поселке (Новосеславинский с/с).
У бабушки Фёклы была сестра Елена - она была матерью Василия Ивановича и Ивана Ивановича «Филькиных» и следовательно бабушкой Марии Васильевны, Анны Васильевны, Нины Васильевны и Михаила Васильевича, а так же бабушкой Петра Ивановича, Михаила Ивановича, Анны Ивановны, Анастасии Ивановны.
У бабушки с дедушкой была большая семья: сыновья - Василий и Федор - погибли в первую мировую войну; Тимофей - мой крестный отец, которого отравила мышьяком жена (теща Лёньки Бирёва); Степан - у него была дочь Полина Бугакова (ее дети Виктор и Анатолий учились в Хоботцах в школе, сейчас живут в Первомайском районе); Сергей - у него была дочь Мария Лямина (жила в Даниловке); Андрей - живет в Хоботцах; дочери - Евдокия и Александра. Евдокия - мать Лизы, что жила в Туле. Александра - наша мать. Кроме того был еще один сын Михаил - отец Марии, что живет в Хоботцах (Сережкина мать). Таким образом, в семье было 6 братьев и 2 сестры.
В нашей семье семеро детей, только сестер - 5, а братьев - 2.
Вот они по старшинству:
ЕВДОКИЯ - (14.03.1903 г. - 09.01.1974 г.) (стр.2)
СОФЬЯ - (30.09.1904 г. - 24.04.1980 г.)
ПРОСКОВЬЯ - (04.09.1906 г. - 02.10.1986 г.)
АГРИПИНА - (08.06.1908 г. - 22.02.1999 г.)
ИВАН - (__.06.1913 г. - 03.03.1999 г.)
ГЕОРГИЙ - (09.12.1921 г. - 30.03.2000 г.) – автор этих строк
АЛЕКСАНДРА - (24.08.1924 г. - 09.04.2005 г.)
Ни одного дедушки и ни одной бабушки я не помню. Они до меня не дожили. Из рассказов старших знаю, что дед Василий портняжил и пахал землю. Да и все его дети занимались тем же.
Наш отец и дядя Миша были достаточно грамотными для того времени людьми. Они оба окончили церковно-приходскую школу. Знали ремесла. Дядя Миша портняжил и занимался фотографией. Папа портняжил, знал столярное дело, ремонтировал часы, швейные машины и другие механизмы, которые встречались в ту пору в селе. Даже принимал участие в двадцатых годах в установке механической мельницы в двухэтажном доме местного «кулака» Насонова Ивана Трофимовича.
Мама была неграмотная. Но была величайшей души человек. За всю свою долгую жизнь она не обидела ни одного человека, ни словом - ни делом, а по мере сил и возможности старалась делать добро и своим близким и чужим. Правда, сил и возможностей было не ахти, как много.
Помню, когда Иван Трофимович «вылетел в трубу» со своей механической мельницей, а отец лежал больной с обожженным лицом (ожог произошел во время пуска двигателя) у нас уже не было ни «полозинки» лошади, ни коровы. Ожог у отца был не сильный и он скоро поправился. Пытаясь поправить дела, отец отправился на заработки в город Козлов (ныне Мичуринск). Работал «десятником» в городском коммунальном отделе у Гурьева Павла Дмитриевича по восстановлению города после мамонтовского нашествия, затем на строительстве махорочных складов в Подгорном и Казинке.
Последняя работа носила сезонный характер (строили летом), а зимой отец портняжил. Главным образом шил вручную бараньи шубы и тулупы. Мы всей семьей чем могли, помогали. Скоблили (брили) (3) овчинные ремни на отделку шуб, ремонтировали ходики, наващивали суровые нитки воском для шитья, чистили снег, натаскивали воду, солому с гумна для постелей и топлива.
Очевидно из экономических соображений, старшую сестру Евдокию выдали замуж в Горетово за Зеленева Василия Андреевича. Его отец - дед Андрей «тараканчик» занимался торговлей «красным товаром»: скупал у «непманов» остатки (клочки) дешевой мануфактуры и перепродавал в ближайших деревнях. В это занятие была вовлечена и Евдокия, а нарождавшиеся у них дети поступали на попечение бабушки в наш дом. Мать простит и все перенесет, такая уж материнская доля. Таким образом, насколько я помню, у нас в доме до 1930 года, помимо нас росли Лиза, Люба и Нина. Очевидно, на семейной «экономике» это положительным образом не сказалось.
В это время сестра Софья училась в Новиковском педагогическом техникуме. В 5 лет я уже умел бегло читать, считать и писать, знал наизусть много стихотворений. Отец из Козлова привозил много книг. Все это вместе взятое благоприятствовало моему раннему развитию, таким образом, я оказался деревенским «вундеркиндом». Благодаря этому с Софьей я часто бы зал в домах сельской «верхушки». Бывал у Ивана Трофимовича, отца Федора (попа) и отца дьякона. Бывал у единственной в те годы учительницы Анны Максимовны. В праздничные дни (я имею ввиду революционные праздники) меня вытаскивали на публичные выступления.
В 1925 - 1927 годы в селе началось массовое вовлечение детей в школу. Начала разворачиваться компания по «ликбезу» - всеобщая ликвидация безграмотности. Но возможности к этому были весьма ограниченные. В помещении бывшей земской школы было только две классные комнаты, в здании церковно - приходской школы и того меньше - одна. К занятиям привлекали кроме единственной учительницы Анны Максимовны Кадомской молодых грамотных мужиков вроде Попова Василия Прокофьевича, Виданова Федора Алексеевича и других.
.
ПЕРВЫЙ РАЗ, В ПЕРВЫЙ КЛАСС, В 7 ЛЕТ, ХОБОТЦЫ (1929 год).
.
Детей в школу принимали в девятилетнем возрасте. Наряду с такими, в школу приходили и дети 12-15 летнего возраста. Первая моя попытка пойти в школу не увенчалась успехом. Анна Максимовна не приняла меня - мне тогда шел только седьмой год. (4) Зимой 1928 - 1929 года в школу на первый класс прислали из Козлова учительницу Олимпиаду Дмитриевну Назарову. Она своим первым классом была шокирована - ученики и ребята и девчонки были больше ее ростом, а читать и писать не умели. Ее определили к нам на квартиру и дома она с удовольствием занималась со мной. После Нового года, примерно в феврале месяце 1929 года мне из красного клочка материи сшили сумку с ремнем через плечо для книжек (у ребят были сумки из домашнего холста) и Олимпиада Дмитриевна привела меня в свой класс. С той поры началась моя учеба в школе.
Ученики первого класса в основном были старше меня на 3-5 лет, по учебе я был первый, хотя и самый маленький. Ребята меня очень хорошо приняли и не только не обижали, а наоборот всегда защищали в условиях существовавших тогда традиционных кулачных боев на переменах - класс на класс или один на один. Но за это я решал задачи, а они у меня списывали. Так я проучился до 3 класса.
Очевидно из тех - же «экономических» соображений в 1929 году на масленицу состоялась Пашина (Прасковья) свадьба. Сестер выдавали замуж. Её выдали замуж за Хованова Николая Ивановича (он был, как тогда говорили «другоженец» т.е. женатый во второй раз). Люба (теперь Любовь Васильевна Манохина) тогда жила у нас и помнит эту свадьбу. По этому поводу она говорила, что помнит мамину свадьбу.
В это же время началась коллективизация. В 1929 году она у нас проходила не так «активно», как на Дону. Был образован небольшой колхоз «Путь Ленина». Председателем колхоза был «двадцати пяти тысячник» Каменик.
Как раз в это время мы купили корову и мне пришлось пасти ее вместо Ивана. Иван ушел на сенокос.
Дядя Миша (пока один) уехал в Москву. Незаметно исчезли из села и Насоновы (Иван Трофимович с семьей). Их механическая мельница так и не заработала. В их доме вместо их торговли был открыт сельский магазин, а на втором этаже - Народный дом. Его тогда называли Нардом. До этого все собрания, «кино» и другие мероприятия проводились в школе. Съемная деревянная перегородка, разделявшая классы убиралась, укладывалась на парты и получалась сцена и большой зрительный зал. (5)
«Сплошная» коллективизация у нас в селе началась зимой 1929 - 1930 года. Начались раскулачивания. Хотя в нашем селе практически не кого было раскулачивать кроме Ивана Трофимовича, который сам вовремя «смылся». Раскулачили соседа Манохина Егора Алексеевича и его трех племянников Николая Федоровича, Федора Федоровича, Василия Федоровича за то, что у них на всю «артель» Понкратовых их силами была построена ветряная мельница. Манохина Андрея Ермолаевича, Насонова Степана Степановича - мужа маминой тети Ольги раскулачили за то, что у них в сенях была налажена торговля конфетами, пряниками, солью, керосином, дегтем и прочими «колониальными товарами», Родиных - за то, что у них был сад во весь огород и жеребец серой масти (очевидно кровный). У кого-то был конный привод молотилки, у деда Андрея Мамошкина был небольшой моторный привод. У кого-то было две лошади и другие причины. Ставился вопрос и о нас, хотя у нас ни чего не было, но был «дом деревянный пятистенный (две избы), крытый железом».
До нежелающих вступать в колхоз доводились «твердые задания» - непосильная сдача хлеба до последнего зерна. «Убедительная агитация» такого порядка: в дом приходили агитаторы, ломали печную трубу и оставляли дежурить комсомольца, чтобы не топили печь и не готовили пищу. Агитировали холодом и голодом.
Секретарем партячейки на четыре наших больших села (это всего около 3000 домов) был папин двоюродный брат Манохин Алексей Гуреевич. Разъезжал он по селам на санках, запряженных серым жеребцом, что был конфискован у Родиных, санки были покрыты ковром, сшитым из разноцветных лоскутков.
Помню, как он агитировал нашего отца. Вошел в дом: «Здравствуй, кум!» (они были кумовья, отец крестил у него кого-то из детей). «Во спасение моего партийного билета пиши заявление в колхоз и вези семена» и положил револьвер на стол.
Отец говорил ему, что написать заявление не долго, но везти семена не на чем, лошади то нет. На что он отвечал, что это не твоя забота, готовь семена, завтра заберут. Отец написал заявление и отдал ему. Он положил его в портфель и уехал.
Раскулачили и Пашиного свекора Ивана Семеновича Хованова. Раскулаченных выселили кого в Караганду, кого в другие места. (стр.6)
«Вылетели в трубу» и наши Евдокия и Василий Андреевич. Свёкра деда Андрея раскулачили и наши бросили дом, детей оставили нам, а сами откочевали в Юрьево (в совхоз), затем в Воскресенск и далее в Мурманск.
Зимой у нас отелилась корова, а летом мы вместе с Пронькой отвели теленка на колхозный двор, повязав ему голову красной повязкой. Ну, а корову естественно отправили туда еще раньше.
Просто это сказать сейчас. Да и тогда мы дети, это воспринимали легко. Но как это тяжело было старшим, родителям. Сколько времени были без коровы, купили и меньше чем через год пришлось отвести ее на общественный двор, и снова семья осталась без молока.
Помню, как я бывало от бабки Варвары Понкратовой приносил одну бутылку (да и то разведенного) молока, а за стол усаживалось семь человек. Теперь стало девять человек, да и бутылку молока стало не откуда приносить.
В процессе раскулачивания стали освобождаться жилые дома и школа получила возможность расшириться. Увеличилось число классных комнат, открытых в кулацких домах (в частности в доме Попова Ивана Александровича (Шураева) было открыто два класса и еще в других домах. Увеличилось количество учителей (Иван Михайлович Капин, Марья Коновна, Иван Федорович).
К этому времени я перешел в четвертый класс. И нас два класса - третий и четвертый перевели в Шураев дом. Учительницу прислали из Сеславина Попову Елену Васильевну (как мы ее звали «три раза нехорошая»: хромая, рябая и просто нехорошая). В грамотности она от нас далеко не ушла. И поэтому мы учились «чему-нибудь и как-нибудь».
Взрослые ребята обычно за печкой играли в карты. День обычно начинался так: до прихода учителей (Елены Васильевны и Ивана Федоровича) братва вела кулачные бои класс на класс. А с наступлением холодов собирались вместе и отправлялись в большую школу за дровами. Приносили дрова, топили печи, а потом уже приступали к урокам. Причем по продолжительности уроки менялись с переменами. Много времени уделялось общественным делам. Зимой запрягали лошадей, ставили на сани колоды (большие ящики) и отправлялись по домам собирать золу для колхоза. Ну, а мне по моему (7) малому росту - подписывать масляной краской сбрую (дуги, хомуты, седелки). На дугах: «колхоз Путь Ленина», а на хомутах и седелках номер бригады и клички лошади. Такая «бурсацкая» жизнь у нас в четвертом классе продолжалась до конца 1931 года.
В начале 1932 года нам прислали из Козлова новую учительницу Серафиму Ивановну Назарову. Поселилась она на квартире у дяди Миши. Она-то нас основательно «прибрала к рукам». Во всяком случае, у нас начались регулярные занятия. Это уже было большим сдвигом. Правда, на Пасху (с 1 мая) целую неделю в класс являлось не более пяти человек. В школу приходило больше, но занимались тем, что по кустам катали крашеные яйца. От картежной игры в классе она нас отучила. Даже делала попытку отучить нас от курения, но безуспешно. Но в пятый класс она нас все-таки перевела.
Осенью 1932 года мы пошли в пятый класс. Директором школы была назначена Гусева Евдокия Егоровна из Старого Сеславино. Из Иловая прибыл Печейкин Иван Андрианович. Была попытка укомплектовать шестой класс, но не удачно. В это время проводилась широкая демократизация школы. Создавались ученические комитеты.
Меня избрали председателем такого «учкома». В классе нас осталось человек 15-18, но занятия продолжались целый учебный год. Об уровне занятий можно судить хотя бы по такому примеру: вращение земли нам объясняли, вращая шапку на пальце левой руки. Отдельные уроки мы демонстративно игнорировали и укрывались от них на колокольне и под крышей церкви.
УЧЁБА В 6-7 КЛАССАХ В СЕЛЕ ХОБОТ-БОГОЯВЛЕНСКОЕ (1933-1934).
Как бы то ни было, а учебный год прошел и осенью 1933 года по списку, составленному мной, отправились в Хоб-Богоявленскую семилетнюю школу (за 3 км), которая была укомплектована из учащихся наших четырех сел. Школа была укомплектована учителями:
Директор - Рубцов Антон Тимофеевич - история;
Его жена Евдокия Егоровна - пение;
Михеев Александр Петрович - математика, физика;
Королев Яков Тимофеевич - русский язык, литература,
Его дочь Керта - физкультура;
Михеев Иван Петрович - химия и биология; (стр.8)
Гашников Дмитрий Иванович - география и изо, рисованием занималась и Кузьмина Нина Андреевна.
Немецкий язык вела жена председателя нашего колхоза «Путь Ленина» Никифорова;
Труд вел казинский плотник Клычников Егор Венедиктович. Раньше он работал у папы на строительстве махорочного склада. Все ребята звали его «дядя Егор».
Зима 1932-1933 года выдалась трудная. Хлеба молотили зимой. Ток был у Мамошкиных на гумне. Трактор на ночь загоняли в ригу. Трактористом был наш Иван, помощником был Алексей - сын раскулаченного Ильи Ерофеевича. Произошел такой случай, Иван стал заводить трактор, нужно было подогреть коллектор. Иван зажег факел и открыл краник топливного бака. Краник отвалился, керосин потек и загорелся. Кругом было зерно снопы и солома. Да и трактор-то стоял внутри соломенной риги. Возникла угроза пожара, но Иван в огне голыми руками ввернул краник в топливный бак своего «Фордзона Путиловца» и предотвратил пожар. А трактор заправлял помощник Алексей. С какой целью он не завернул кран как следует, что здесь было? Злой умысел или халатность. Правда, этого вопроса тогда никто не задал. Тем более пожар был предотвращен, а Иван получил не очень сильные ожоги рук. Намолоченное зерно ссыпалось в Мамошкин дом. Оно было сырое. Для просушки окна были выставлены. А в Иван Трофимовичевом доме отец построил огневую сушилку, которая вскоре тоже сгорела. Зерна было много, но весна 1933 года началась с голода. Куда делось зерно? Его все вывезли. Зимой в магазине появилась конская колбаса. А потом в ход пошла и конина. СПРАВКА АДМИНИСТРАТОРА: - население России (не СССР) в 1933 году составляло 102 706 000 человек и умерло от голода 2 539 000 человек + естественное убытие около 2 700 000 человек (и рождалось тогда около 4,5 млн человек, а на 2016 год рождается в России 1,95 млн чел.).
Дяди Мишина семья вся перебралась в Люблино (Москва). В их доме стали жить тетя Дуня с Лизой. С ними и с другими соседями съели лошадь. Весной в ход пошла гнилая картошка с поля. А потом папа с Хоботовского крахмало-паточного завода принёс вонючую, старую картофельную мезгу (мелюзгу) с хвостатыми червями. Из леса потянули молодые липовые листья и грибы. Той весной в лесу было много грибов (сморчков и строчков). В народе были случаи отравления со смертельным исходом. Да одними грибами не проживешь. А ватрушки из вонючей мезги и гнилой картошки - не хлеб. Люди опухали от голода. Иван, работавший бригадиром тракторного отряда по колхозам района, (9) как-то явился домой с опухшими руками. А дома есть нечего. И тогда с «липовыми» документами, забрав Шуру, он уехал в Люберцы к Паше. Нас осталось дома трое. Один раз приезжала Груня и привозила мешок сухарей. Да Софья привозила немного пшена, ей в Квердяках выдали вместо зарплаты. Но всего этого было явно недостаточно. Я изредка наведывался к Никите Гуреевичу. Там мне перепадала малая толика, хоть и с липкой, хлебной лепешки. Как-то я умудрился стянуть у бабки Маши Ермишиной, через дырку в сенях фуражку мелкой-мелкой картошки, которая осталась от посадки. Принес её домой. А как же по этому случаю плакала мама! Но все-таки эту картошку мы сварили и съели, это все-таки лучше щей из крапивы и еще какой-то травы «трехлистника». Многие умирали или разбегались, кто куда мог. Но все-таки выжили и дожили до новых колосков.
Население в Хоботцах значительно поубавилось. Осенью (1933) в школу в Казинку в пятый и шестой классы нас пришло значительно меньше. В школе налаживался более-менее нормальный учебный процесс. И естественно начался отсев слабо подготовленных учащихся. Из таких больших четырех школ набрался всего-навсего небольшой седьмой класс. Шестой и пятый более-менее нормальные. Но об уровне нашей подготовки говорить нет смысла.
В школе я познакомился с ребятами из других сел. С Федей Седых из Казинки, Сашей Маликовым, Василием Дмитриевским и Володей Дегтярёвым из Новой Горетовы, Костей Рягузовым, Васей Поповым и Володей Зеленевым из Старой Горетовы. С Володей Зеленевым летом 1935 года в Горетове в колхозном саду впервые встретил свою судьбу. Но кто мог тогда что-либо предполагать. Она тогда была еще маленькой, и мы не обратили ни какого внимания друг на друга. Правда, я запомнил двух маленьких девочек, Володиных родственниц, которые босиком бегали в саду.
Жизнь постепенно стала налаживаться, но народ жил ещё в страхе. И этот страх поддерживался хулиганствующими элементами вроде Максима Касаткина, Ванька Антохина, Андрея Карева, Ваньки Меркенина и других.
В начале 1934 года зимой четверо вооруженных бандитов на лошади напали вечером на Хоб-Богоявленский сельсовет и убили председателя сельсовета (10) тов.Шипилова. Бежали через Хоботцы и Сеславино в Иловай. Там они засели в доме и целый день оказывали вооруженное сопротивление, но были взяты. Какую цель они преследовали? Может это были остатки антоновской банды и рассчитывали на поддержку недовольных коллективизацией. Мне это не известно. По селам начались пожары. Жгли риги - мужикам они были уже не нужны, но случалось жгли и дома. Так летом 1934 года сгорел дом дяди Миши. Этим занимались хулиганствующие элементы. Во время пожара все жители окружающих домов выносили из домов имущество, а эти «братья» под шумок крали на пропой попадавшее под руку имущество жителей.
В те годы большинство работ выполнялось на лошадях или в ручную. Так что мы, учащиеся пятых, шестых классов, летом работали в поле. Мне приходилось таскать снопы, подгребать колоски самодельными конными граблями, возить снопы на лошади. Кроме того приходилось обрабатывать школьный участок. На работу в дальнее поле уезжали на неделю. В поле организовывалось общественное питание. Каково оно было - описано у Шолохова.
По окончании школы встал вопрос: А что дальше? В ФЗО меня не приняли - мал, не проходил по возрасту. Много ребят ушли в ФЗО по «липовым» документам. Надо, наверное остановиться на этой «липе». Тех граждан, которых раскулачивали или подвергали «твердому заданию» и единоличников лишали избирательных прав и звали их «лишенцами». С такими документами не принимали на работу. Не помню откуда, мне в руки попала церковная печать. Из неё мы вырезали из середины Храм Христа спасителя и вместо него влепили монету гербом наружу. Получилась гербовая печать. Папа, узнав это, отобрал её. В то время у меня хорошо получались копии подписей. Поэтому мне доверялось выписывать «липовые» документы «лишенцам», ставить печать и делать соответствующие подписи. Это для взрослых. А для ребят, учащихся школы, дело было так. Как-то перед самым праздником 1 мая в 1935 году директор школы Антон Тимофеевич меня с Дмитриевским Василием после уроков не отпустил домой, а привел к себе на квартиру, покормил и посадил делать для колхоза стенгазету. Я был редактором школьной стенгазеты «За учебу» и школьная газета уже висела. Надо было делать колхозную. Антон Тимофеевич выдал нам материалы и поставил условие: пока не сделаем - домой не отпустит, закрыл дом и ушел. Я стал писать, а Васька (11) рисовать. И тут мы обнаружили у него на столе школьную печать и штамп. Василий взял чистую тетрадь и наштамповал чистых бланков. Потом он «выдавал» справки нуждающимся ребятам, а я подписывал. Василий был много старше меня и за справки брал мзду. Чаще это был денатурат. Он уже в то время пил и пошел в батю - отца Якова. А я это делал безвозмездно. Многим ребятам, не получившим свидетельство об окончании семилетки, это помогло. Ну, а мне-то, что дальше? Ближе к осени стало известно, что в райцентре открывается первая в районе средняя школа. Богоявленская железнодорожная средняя школа №45 Ленинской железной дороги.
УЧЁБА В 8-10 КЛАССАХ В СЕЛЕ НОВОАРХАНГЕЛЬСКОЕ (1935-1937).
Софья записала меня в восьмой класс. И я переселился к ней в Новоархангельское (5 км севернее от райцентра), где она работала учительницей начальных классов. Директором школы была Зоя Андреевна Беляева. Жили мы с Софьей на квартире у тети Маши Ерохиной. В школу ежедневно ходил пешком. Это километров 5-6 в один конец. Нас таких ходоков было пятеро. Я и ещё четверо ходили в седьмой класс. Это Андрей Яньков, Иван Яковлев, Николай Чермошенцев и Николай Болховитинов - сын попа. Он с нами проходил недолго, их семья куда-то переехала. Ходили в любую погоду. Особенно плохо было зимой в непогоду, в те дни у нас по расписанию было на один урок больше, чем у моих спутников. Занимались мы во вторую смену, и приходилось в эти дни или удирать с последнего урока или ночевать на вокзале. А последнее было неудобно и для меня и беспокойно для Софьи. Класс наш - первый набор, был собран из сельских ребят района и станционных ребят, как мы их звали «казёнских», так как они жили в «казённых» домах. Все учащиеся нашего класса по возрасту были на 2-3 года старше меня. Да и сам по себе я был мелкорослый. «Казёнские» нас сельских презрительно величали «сипами», «грачами», «ковердяцкими». А девчата меня за кудрявые волосы прозвали Пушкиным. Правда, стихов я даже не пытался писать - не дано было свыше. Да и времени для этого не было: поход в школу, уроки, поход из школы. На выполнение домашних заданий времени не хватало. Но, не смотря на частые пропуски уроков, я успешно, без единой тройки перешел в девятый класс. Экзамены сдал успешно. Во время летних каникул немного отдохнул, хотя со жратвой было туго. Правда, у нас уже была половинка коровы и Груня из Москвы привозила много крупы «сечки». Было уже намного лучше, чем 1933 году, но далеко не достаточно. (12) В это время Софья вышла замуж за Брыксина Тимофея Ивановича. Брак был явно не равный, муж был намного моложе ее. Осенью 1936 года с началом нового учебного года мы переселились к Брыксиным. С нами семья составила восемь человек. Домишко был очень маленьким. Пока было тепло, мы ютились в мазанке. Мой лишний рот никому радости не принес. Иногда даже приходилось ходить в школу голодным. Софья это очень тяжело переживала. И с наступлением холодов меня переселили на квартиру в Богоявленске к деду Тимофею «Похлебкину». Домишко у него был не больше, чем у Брыксиных, а жильцов - пятеро. Но зато я перешел на домашнее довольствие. Каждую неделю пешочком порядка 18-20 км в один конец приходил домой ночевал одну-две ночи. Забирал краюшку хлеба, крупы, картошки, масла или чайник молока и отправлялся на неделю в школу. Иногда, когда Груня была дома, она меня провожала. В те времена транспорта до Богоявленска не было, и за редким исключением приходилось топать пешком с сумочками наперевес. По понедельникам и субботам очень часто приходилось пропускать уроки, опаздывать или уходить раньше. Но, тем не менее, экзамены за 9 класс я сдал успешно, без троек и перешел в 10 класс. За два учебных года из нашего первого набора отсеялось большое количество ребят и девчат (по возрасту и неуспеваемости). В десятом классе нас осталось не более двух десятков. За эти два года я сжился с ребятами и стал среди учащихся своим человеком. В десятом классе учеба проходила в тех же условиях. Походы домой за харчами, сумки наперевес.
Осенью 1937 года меня приняли в комсомол. В декабре 1937 года (12 декабря) состоялись выборы в Верховный Совет СССР. Я еще не голосовал, но участие в подготовке к выборам, как комсомолец принимал. Помню первыми кандидатами у нас были Шкирятов и Борисова - доярка Старо-Юрьевского племсовхоза. Перед выборами органами внутренних дел была проведена «чистка», в Хоботцах были забраны тихо без шума - Максим «Касаткин», Ванек «Антохин» и Андрей «Карюха».
Учеба шла своим чередом. Уроки часто приходилось делать у Ваньки Свиридова, хотя и у них в доме не было просторней. Семья у них была большая. (13) Перед самыми экзаменами (5 мая 1938, в субботу во время большой перемены) застрелился из ружья Моисеев Шурка «Цыган» - сын председателя сельсовета Лукерьи Григорьевны.
Прошли экзамены, получены аттестаты. Наступило время определять свою дальнейшую судьбу. Но как быть, мне тогда шел только 17 год. Мелкорослый пацан - куда податься?
В июне 1938 года вернулся из Испании Иван, с орденом «Красное Знамя» и медалью «За отвагу». Привез патефон (заграничный) с пластинками. Лето, многолюдие, и как-то вопрос о дальнейшем отошел в сторону. Михаил Васильевич Севальский повел разговор о привлечении меня на работу завклубом. В это время из Люблино приехала на каникулы Мария - дяди Мишина дочь. В августе, примерно в середине, она собиралась домой и убедила родителей в том, что мне надо ехать в Москву, устраиваться на учебу. Папа выдал мне 50 рублей на дорогу (это как раз хватало на билет до Москвы) и я «пошел» в жизнь.
В институт подавать было уже поздно, но в техникумы еще продолжался прием. Пока в Люблино мы решали вопрос, в какой техникум пойти, в Комсомольской Правде появилось объявление о дополнительном наборе в 1-е Московское артиллерийское училище имени Красина. При этом, возрастной порог был значительно ниже. До этого училище дислоцировалось в Краснодаре и контингент учащихся был невелик. Но Сталинский призыв «Молодежь в Артиллерию!» побудил Народный Комиссариат Обороны к тому, что училище было переведено в Москву в 1938 году и набор был продлен.
ВОЕННОЕ УЧИЛИЩЕ.
Так я стал курсантом 1-го МАУ имени Красина. С 1 сентября 1938 года начались занятия. Нас остригли, отмыли и обмундировали. Поставили в строй и оказался я на левом фланге, среди мелкорослых, но все таки не самым крайним, были и левее меня. И так, я стал курсантом первого курса, первого взвода первой батареи 1 МАУ (личный знак № 4), командир батареи старший лейтенант Кожухов (во время войны - командир АДП), командиром взвода - лейтенант Игнатченко. Среди курсантов было много москвичей - ребят, окончивших специальные школы - средние общеобразовательные школы с артиллерийским уклоном. Был один земляк из Иловая, здоровый парень - Васька Кинжалов. Но он был какой то неуклюжий, замкнутый. Учеба мне давалась легко, особенно артиллерийско-стрелковая подготовка (труднее физподготовка, слабосилен был и мелкоросл).
Преподаватель (14) артиллерии капитан Убиенных заметил меня и всячески поощрял. В первые карантинные месяцы учебы, до принятия присяги в город нас не отпускали. И в выходные дни я часто торчал на миниатюрном артполигоне, где курсанты второго курса тренировались в артстрелковой подготовке. Я быстро усвоил глазомерную подготовку и пристрелку, они меня часто привлекали в качестве тренажера .Больше всего меня привлекал к этому Кудрявцев Федор.
Из своего взвода я близко сошелся с москвичем Гольдбергом Николаем Эдуардовичем (бывал у него дома), с Кунцевичем Сергеем Владимировичем из Владимира и другими ребятами. Когда стали увольнять в выходные в город, бывал у Василия Павловича Манохина (Селанина). Они к этому времени перебрались в Москву (жили на Серпуховке). Перед Октябрьскими праздниками приняли Присягу, а на праздники были на Красной площади на параде. Изредка наведывался в Люблино к дяде Мише и в Люберцы к Паше. Наряду с плановыми занятиями по боевой подготовке, началась усиленная подготовка к Октябрьскому параду на Красной площади. Сначала на училищном плацу, а затем с другими участниками парада на поле аэропорта, который находился рядом с училищем. Тут уже тренировками руководил сам командующий парадом С.М.Будённый. Он приезжал на ЗИС-101, залезал на крышу машины и гонял нашего брата основательно. Так было и перед Первомайским парадом. Так прошла в учебе зима 1938-1939 года. После Первомайского парада училище выехало в летние лагеря (Гороховец-Горьковской области). Началась практическая полевая, боевая подготовка. Я был включен в боевой расчет 122 мм орудия образца 1931 года в качестве наводчика. Принимал участие в боевых стрельбах. Условия лагерной жизни были не из легких. Лес, болота сыпучие пески, жара и тьма комаров. Хорошо хоть я был привычен к комарам еще в Хоботцах. Но москвичи, а их было большинство, комаров переносили с большим трудом. Ходили с опухшими лицами и руками. Некоторых лечили в санчасти. В конце июля училище возвратилось в Москву и на август (1939) нас отпустили на каникулы. В Хоботцы я явился уже курсантом.
На этом я оставил свои записи в октябре 1986 года в санатории «Краинка». Возвратившись домой из санатория, я почти 1,5 года в домашней суете не смог написать ни одной строки - от внуков не было (15) ни какого разворота. Все время старался хоть чем-нибудь помочь бабушке (довольно часто невпопад), ведь они ее свалили с ног, хотя она у меня из разряда не поддающихся, одним словом «троеручица». И откуда у неё брались силы и терпение? Поэтому снова берусь за перо в санатории «Кавказская Ривьера», чтобы написать потомкам о ее подвижничестве, о её любви обильном сердце, Но об этом еще впереди.
А теперь осень 1939 года. Встретился с ребятами. Ваня Лепихов стал курсантом Ленинградского артучилища, а Славка Беликов - Горьковского училища зенитной Артиллерии. Другие ребята и девчата определились в различные учебные заведения на учебу. Месяц август прошел очень быстро, и снова в строй, в училище, но уже в новом качестве - курсантов второго курса. Вчерашние второкурсники получили звание «лейтенант» и разъехались в войска.
Некоторые были оставлены в училище в роли командиров курсантских взводов. Это лейтенанты Шлыков, Холопцев, Кузьмин, Маркин. Из второкурсников кое-кому было присвоено звание младших командиров. Помню, из нашего взвода стал Горбачев Анатолий, были и другие ребята, которые шефствовали над первокурсниками. В обычном порядке училище приступило к подготовке к Октябрьским праздникам и наша 1-я батарея, которой уже командовал капитан Гарькуша, стала салютной. Нам было доверено давать салют в Кремле во время парада... Орудия были калибра 7,6 мм образца 1902 года. На вооружении в войсках таких орудий уже нигде не было - они уже были музейной редкостью (пушки без мушки). После праздника в моей судьбе наметился резкий поворот. В один из вечеров после занятий, во время самоподготовки меня вызвали к командиру дивизиона. Это было не обычным делом, вызывал обычно командир взвода, реже командир или комиссар батареи для какого-нибудь поручения, оформить какой то стенд в Ленинской комнате, выпустить Боевой листок. А тут к командиру дивизиона ?! Командир дивизиона - подполковник (а вот фамилию забыл) – видеть-то его приходилось очень редко, встречались ним чаще комиссар, преподаватели, командир батареи. После доклада: Товарищ подполковник, курсант Бирёв по вашему приказанию прибыл, последовал вопрос: (16) «Курсант Бирёв, как вы считаете, если мы присвоим вам звание и выпустим из училища, справитесь?». «Товарищ подполковник! Ведь еще год учиться надо, стажировка в войсках, боевые стрельбы - проскочила мысль, а с языка чуть не сорвалось - да и ростом я еще не вышел». Но тут все решил преподаватель артиллерии капитан Убиенных. Он заявил, что курсант Бирёв имеет отличную арт-стрелковую подготовку. К этому времени я у капитана Убиенных был по сути дела, ассистентом. Еще в лагерях я обслуживал винтполигон на его занятиях, а в училище он на занятиях всегда сажал меня за пульт миниатюрного арт-полигона. Было приказано «подумать» и о разговоре не распространяться. Вслед за мной к командиру дивизиона пригласили Гольдберга Николая, Горбачева Анатолия и Кунцевича Сергея - всего пять человек из батареи. Аналогичная работа проводилась во всех батареях училища.
Таким образом, из всего училища была отобрана группа курсантов около сотни человек. С нас в пошивочной мастерской сняли мерки для пошива командирской формы, и создали сводную группу для проведения занятий. Занятия проводились методом обзорных лекций в объеме программы второго курса.
ОФИЦЕРСКАЯ СЛУЖБА.
В первых числах февраля 1940 года приказом Народного комиссара Обороны нам было присвоено звание «лейтенант» (через 1,5 года обучения в 18 лет и 2 месяца) и выданы предписания для дальнейшего прохождения службы в войсках. Меня направили командиром огневого взвода 209 Корпусного артиллерийского полка 6-го стрелкового корпуса 6-й Армии Киевского Особого военного округа. В этот же полк были направлены Горбачев Анатолий из нашей 1 батареи и из других батарей - Берман Лёвка, Акимочкин Сашка и Демин Сашка - всего 5 лейтенантов.
В то время Киевским округом командовал Жуков, 6-й Армией - генерал Голиков, БСК-генерал Рихтер, а 209 КАП-майор Корякин. Правда, в скором времени во всей цепи командования произошли изменения. После летних окружных учений в Генштаб был отозван Жуков и командующим округом стал генерал - полковник Кирпонос. Еще ранее был отозван командующий армией генерал-лейтенант Музыченко. А в наш полк вместо майора Корякина командиром полка был назначен полковник Прокофьев. Штаб 6-й Армии размещался во (17) Львове, штаб 6 СК в Яворове, а наш полк в селе Шкло (бывший польский санаторий, сероводородный источник, западная Украина, в 25 км от польской границы) и окружающих деревнях.
Я был назначен командиром 1 огневого взвода 6-й батареи, а Сашка Демин-командиром взвода управления этой же батареи. Батареей командовал лейтенант Гладышев, командиром 2 огневого взвода был младший лейтенант Савенко Степан Михайлович. Взводом он командовал около десятка лет. Специальной артиллерийской подготовки он не имел, был из сверхсрочников и ему было присвоено звание - младший лейтенант. Надо отдать ему должное, что принял меня хорошо и всей работе в частности огневой подготовке и практической работе со взводом обучал меня добросовестно, что было для меня очень важно. Ведь я не имел ни каких практических навыков в командирской работе. Весь личный состав по возрасту фактически был старше меня. Младшие командиры были все опытные служаки - участники БУСа - освободительного похода в 3ападную Украину. Командиры орудий - отдельные командиры - Савочкин, Скляр, Черепченко , Кирилишин. Командиры отделений - тяги Юрьев и Аветисян, Старшина батареи - старый служака сверхсрочник, прослуживший в Армии более десятка лет - Романов. На вооружении были 107 мм пушки образца 1910 - 1930 годов системы Шнейдера и сельскохозяйственные тракторы СТ3 НАТИ-З и ЧТ3. Были еще и кони и всяческие принадлежности конной тяги, в частности зарядные ящики. Правда, коней уже постепенно сдавали, переходили на механические средства передвижения. Личный состав давно уже отслужил положенные сроки и ждал увольнения домой. Мы со Степаном жили в деревне на частной квартире, спали на одной койке. Таковы были наши коммунальные возможности. Деревня находилась в лесу и называлась она Старичи. В марте месяце (1940) в полк стало поступать пополнение нового призыва. Старослужащих, подлежащих увольнению в запас, свели в один отряд и направили на строительство летнего лагеря. А нашу батарею перевели в Шкло. Мы получили новое пополнение. И о ужас, это были молодые армяне и только один грузин, которые на все команды реагировали однозначно: «Таварищ камандир, мы нэ панимаем, что ты гаваришь». (18) Переселились и мы на квартиру в село Шкло к пани Юзефе. Тут на мою долю достался хозяйский диван. Хозяйка койку предоставила Степану, он был значительно старше меня и естественно внушал хозяйке больше доверия. Занятия с молодым пополнением начинались со строевой, физической и огневой подготовки - сколачивания орудийных расчетов.
Вот тут-то мне на первых порах пришлось лихо. Во-первых полное отсутствие командного опыта, во вторых - «армянская» реакция на русский язык. Подаешь команду: «Взвод, в две шеренги становись!». Братия ни шатко, ни валко «гребется» в строй, начинаешь подгонять - недовольное, неторопливое бурчание под нос. Естественно мой вопрос: «Худовердян, что ты говоришь»? И прежний ответ: « Тавариш камандир, мы гаварим, што мы нычево нэ понимем...». Занятия проходили ни шатко, ни валко, через пень-колоду. Командир батареи был явно не доволен. Я стал более внимательно присматриваться к реакции бойцов на сказанные ими армянские слова. Заметил, что на некоторые выражения отдельные бойцы улыбаются, особенно Сережа Геворгян. Смешливый, ему было достаточно показать палец и он рассмеется . Тут я вспомнил, что командир отделения тяги Аветисян - тоже армянин. Я стал спрашивать, что означают отдельные армянские слова и фразы. Сначала он говорил, что не знает «такой слов», но потом
признался, что это «плохой, не хороший слов». Таким образом они, стоя в строю материли меня по армянски. Тогда я решил освободить от занятий с трактористами Аветисяна и пивлечь его к занятиям с огневиками. Он решительно применил языковой «винегрет» из русского, армянского и матерщины и дело у нас пошло на лад. На деле это выглядело примерно так. Командовал Аветисян: « Взвод, два шеренга становись! Худовердян, ё ..., черту! Что стоишь? Вам ожидаем». Подобрав и подготовив из старослужащих наводчиков, откомандировав явных «филонов» из молодых армян, мы укомплектовали орудийные расчеты и дело пошло на лад. Молодые, здоровые, подвижные ребята, убедившись, что больше пофилонить не удастся, так бросились на пушку, что возникали опасения, как бы они не растерзали её на части. После выезда в Львовский арт лагсбор, при подведении итогов по огневой подготовке 6-я батарея заняла первое место в полку. А после проведения боевых стрельб была выдвинута кандидатом на (19) всеармейские артиллерийско-тактические соревнования.
Вскоре нагрянула корпусная отборочная комиссия во главе с начальником артиллерии корпуса полковником Волкинштейном . Огневики по огневой подготовке и занятиям материальной части орудий получили отличные оценки, но вот на всеармейские соревнования батарея не была допущена, так как материальная часть (пушка) у нас была 107 мм, а надо было иметь новые 122 мм, которые мы еще не успели получить, да так и не получили до начала войны. Под занавес работы корпусной комиссии произошел такой эпизод: заканчивалась проверка расчетов по знаниям материальной части орудия. Проверял военный инженер 3 ранга. Последним в 4 орудийном расчете Чабонян, огонь парень, мастер на всякие выдумки, особенно любил танцевать лезгинку. Ему достался вопрос: «Устройство колеса системы Архименко». В этот момент в артиллерийском парке возле нашего 4 орудия появился полковник Волкинштейн. Я, как и положено, подал команду «Смирно!» и доложил. Он приказал продолжать проверку и остался у орудия. Не знаю, или от присутствия полковника, или нарочно Чебонян начал изображать, что он плохо владеет русским языком. И тут в дело вмешался наводчик 4 орудия Прохоров, призванный из запаса из учителей, и предложил проверяющему услуги переводчика. Проверяющий дал согласие. Все это происходило на глазах у полковника. Чебонян оживился и начал по армянски «чесать» что-то в частушку, Прохоров сделал вид, что он тужится переводить. Боковым зрением я заметил, что Геворгян готов взорваться от смеха и у меня по спине побежали мурашки и выступил холодный пот. Тут вмешался в дело полковник Волкинштейн: « Я вижу из Вас такой же переводчик, как и из меня» заявил он Прохорову. А инженеру и мне отдал команду закончить занятия. Я отдал команду: «Расчеты в укрытие!». И огневики, как стадо кентавров умчались в кустарник, в курилку. А я остался ни жив, ни мертв. Но полковник без всяких выводов и разговоров разрешил мне быть свободным и забрав инженера, ушел. Когда я пришел в курилку, Геворгян катался от смеха по земле, ну и остальные, хотя и с опаской за мою судьбу, тоже улыбались. Я спросил у Геворгяна, что так ему смешно. Он мне ответил дословно: «Товарищ командир! Вы знаешь, что Чебонян говорил? Он армянский сказка рассказывал». Кк концу дня меня вызвали в штаб полка. Тут-то я основательно струхнул и не я один, а весь командный состав батареи. Но все обошлось (20) благополучно ко всеобщему удивлению и радости. Полковник Волкинштейн забрал меня временно, с собой в инспекторскую поездку по артиллерийским частям корпуса в качестве проверяющего по огневой службе. В этой поездке я пробыл около месяца до конца лагерного периода.
Кстати о полковнике Волкинштейне. Был он сравнительно молодой, хорошо сложен, высок и награжден уже двумя орденами «Красное Знамя». Не знаю, на сколько достоверно, но его адъютант рассказывал, что Волкинштейн окончил Академию Генерального штаба, разведотделение. Затем «эмигрировал», объехал пол-света. В Америке был фермером. Сеял пшеницу, разводил свиней и разорившись, эмигрировал. Потом был в штатах военным атташе. Где-то засветился и прибыл на границу начальником артиллерии корпуса. Командиром дивизиона был капитан Турчин, служака довольно таки старый.
Теперь о взводе разведки, так как я отвечал за боевую и политическую подготовку во взводе. Взвод разведки состоял из двух отделений: топографическо-вычислительного и разведки. Оба отделения были укомплектованы из высоко грамотных людей уже не молодых, пользовавшихся ранее отсрочками от службы в Красной Армии. Молодых было только двое - разведчик Гофман со средним образованием и шофер Топчиев - 8 классов образования. Остальные с высшим образованием - инженеры и преподаватели. Командир топо-вычислительного отделения Ганвуревс ий Иван Иванович -директор техникума, преподаватель математики; вычислитель Гинзбург Симка Яшкелевич - главный инженер Киевского электро-химического завода, энциклопедически образованный человек. Его в нашем взводе бойцы звали «ходячей энциклопедией». Ростом он был мал, сутул, тщедушен. И третий - вычислитель ленинградский инженер-экономист Финковский, он очень хорошо рисовал. В отделении разведки входило человек 10-12. О двух я уже упоминал, остальные были учителя школ (помню одну фамилию Чарский) и преподаватели различных учебных заведений. Командиром был Панков Николай Иванович - директор средней школы, историк. Он вел во взводе политзанятия и весной 1941 года, проверке политзанятий политотделом корпуса, взвод получил отличную оценку. (21) Возвратившись из лагерей в Шкло, приступили к оборудования казарм. Построили двух-этажные нары. Финковский потом расписал потолки и стены и зажили по зимнему учебному плану. В здании, где размещался наш второй дивизион, нашлась одна нежилая комната и мы со взводом в ней оборудовали миниатюрный артполигон, на нем я стал готовить свой взвод к сдаче экзаменов экстерном на присвоение звания «младший лейтенант запаса», так как личный состав взвода расчитывал в конце 1941 года увольняться в запас. В основу подготовки был положен «Учебник младшего лейтенанта артиллерии» под редакцией Винарского и Пеха. Полковник Винарский командовал 229 тяжелым корпусным артполком нашего корпуса. На вооружении в нем стояли 152 мм пушки - гаубицы 203 мм гаубицы.
В начале года я получил отпуск за 1940 год и уехал в Хоботцы и в полк вернулся только в феврале (1941). Пока я был в отпуске, слава о нашем артполигоне облетела весь корпус. И к моему приезду на его базе были организованы краткосрочные сборы командиров дивизиона всего корпуса. Мне со взводом пришлось обслуживать занятия по артстрелковой подготовке участников сборов. Личному составу взвода выпала удача практически пройти курс стрелково - артиллерийской
подготовки, так как в процессе обслуживания стрельб на миниатюрном полигоне необходимо было готовить исходные данные для стрельбы и заниматься корректировкой огня.
Завершился зимний период и полк снова выступил в лагеря на учебу. Мы (командный состав) жили в маленьких тесовых домиках. А личный состав в больших бараках по-батарейно, построенных еще весной 1940 года.
В конце марта, начале апреля (1941) меня назначили помощником начальника штаба дивизиона, а начальником штаба разведки стал Левка Берман. В апреле в полк на переподготовку стали прибывать бывшие солдаты польской армии из местного населения. Командиром этой сводной группы более чем 100 человек был назначен наш начальник штаба Николаев Василий и вся работа по управлению дивизионом легла на мои плечи.
В начале мая прислали на должность начальника штаба старшего лейтенанта (фамилию его я не запомнил) так как с 19 мая по 19 июня (1941) я получил очередной отпуск и уехал в Хоботцы. (22)
Весной произошла перестановка командного состава. Командир полка полковник Прокофьев был куда-то переведён, а на полк был назначен майор (фамилию забыл). Комиссаром полка оставался батальонный комиссар Билиходзе, начальником штаба – капитан Григорье (горлопан и матерщинник). Пока я был в отпуске, куда то перевели нашего Турчина и командиром 2 дивизиона стал капитан Гуменюк.
Из отпуска я возвратился в четверг 19 июня (1941, было 19,5 лет). В полку шёл разговор о предстоящих учениях. 20 июня я активно включился в подготовку к этим учениям. 20 и 21 июня на артполигоне проводил боевые стрельбы корпусной зенитный дивизион. И якобы, только по этому, мы в эти дни не выступили на полигон, а получив боеприпасы из артиллерийского парка и приведя технику в походное положение, рассредоточились и укрылись в окружающем лесу. После ужина в комсоставской столовой мы, молодые, под пиво с воблой поиграли в домино, а потом в своём тесовом шанхай - граде допоздна шатались с патефоном и за - полночь улеглись спать.
Рано утром, еще затемно забегали посыльные: «Тревога!». Ну к этим вещам нам было не привыкать - рядом граница - тревоги учебные были часто . В обычном порядке, схватив «тревожный чемодан», побежал к месту сбора. В суете , свалившейся на мою голову (новый начальник штаба, отсутствовал командир взвода боепитания), я и не обратил внимания на то, что рядом на полигоне гудят самолеты, идет пальба. По аналогии с предыдущими днями считал, что зенитный дивизион проводит боевые стрельбы. Но когда поднял голову вверх – увидел черные кресты. На мой немой вопрос капитан Гуменюк подтвердил: «Война!» и отдал приказание брать взвод боепитания и поднимать свой автопарк с консервации и грузить боеприпасами и другим имуществом.
ВОЙНА – 22 ИЮНЯ 1941 ГОДА...
Посёлок ШКЛО под г.ЯВОРОВ (Львовская область - Западная Украина).
СПРАВКА АДМИНИСТРАТОРА: - население России (не СССР) в июне 1941 года составляло 110 988 000 человек (в СССР - 196 716 000 чел.), а в январе 1946 года - 97 547 000 человек (в РОССИИ погибли и умерли 13 441 000 человек), (в СССР - на январь 1946 года - было 170 548 000 чел., погибло в СССР 26 168 000 челловек).
Пока я занимался делами тыла, полк выступил через Шкло и Яворов в район Немирова на свой участок на границе и я успел пристроиться со своим хозяйством в хвост колонны полка.
Обогнать огневые взводы и присоединиться к управлению было не возможно. Дело в том, что дороги В Западной Украине, не смотря на благоустроенность (они были покрыты щебенкой) были на столько узки, что об обгоне не могло быть и речи. Отсюда всевозможные «пробки», которыми пользовались диверсанты прочая нечисть. Полковые тылы еще продолжали поднимать свое хозяйство в Шкло . В это время произошел такой случай. (23)
В полку у нас работал вольнонаемный парикмахер Остап. Имел придурковатый вид и всегда старался подобрать у нас окурок сигареты. «Тавариш, дай ну я докуру». Так этот Остап, после того, как через Шкло прошел наш полк, втащил на колокольню пулемет и открыл огонь по колонне, последовавшего за нами мото-стрелкового полка. Но наши тыловики, оставшиеся в селе, «приземлили» его с колокольни. Очевидно он предполагал, что наш полк полностью выступил к границе. В дивизион я прибыл со своими тылами в середине дня. Дивизион уже занял боевой порядок и вел огонь. До конца дня на нашем участке противник успеха не имел.
В ночь на 23 июня с левого фланга корпуса нас переместили из полосы 97 СД в полосу 159 СД, укомплектованную в значительной
степени пополнением из местного населения. Это сыграло роковую роль. В первый же день войны это пополнение, как мы их называли «браты», стали разбегаться. И даже постреливать в командиров. Когда я со связистами тянул связь на новые наблюдательные пункты, наблюдал такую картину. Командир стрелкового полка на коне в бурке с ординарцем подъехал к переднему краю, спешился, отдав бурку коноводу. Коновод накинул бурку себе на плечи. И тут кто-то из «братов», подумав, что в бурке командир, положил выстрелом в спину коневода. Вот на этом то участке немцы начали проникать во фланг и тыл нашим частям. Занятые ночью наблюдательные пункты не обеспечивали просмотра переднего края и нам с рассветом необходимо было
выдвигаться вперед. Капитан Гуменюк с Берманом и разведчиками переместились вперед а я со связистами выдвинулся вслед за ними.
Необходимо тут внести некоторую ясность в сложившуюся ситуацию в управлении нашим дивизионом. За организацию связи в дивизионе отвечал начальник связи дивизиона лейтенант Миненко. Он же являлся и командиром всего личного состава управления дивизиона. В мирные дни он был такой бравый служака, трудно лучшего придумать, коммунист, прослуживший в армии не менее 15 лет. Но с первой разорвавшейся бомбой, его как будто подменили, вывернулся наизнанку. Он окончательно «потерял» голову, и поэтому вопросами организации связи пришлось заниматься мне. Примерно в течении первой недели войны мы наблюдали его жалкий вид, с где-то добытым (24) автоматом ППД и связкой дисков на шее. А потом куда он делся я не знаю. Разведчики пытались выяснить обстановку. На краю глубоко, заросшего лесом оврага стояла сосна, разведчики забрались на сосну, но это не дало результатов. Метрах в десяти от края оврага бил родничок и под ним из камня был выложен не глубокий колодец. Наши
бойцы спустились к воде, чтобы напиться. Я со связистом Даниловым остался под сосной, с которой только что слез разведчик, а капитан Гуменюк с Берманом и разведчиком стояли во ржи наблюдали в бинокли. И в этот момент у нас в тылу из оврага-появились немцы. Одна большая группа развернулась и пошла, стреляя из автоматов в сторону наших наблюдательных пунктов; откуда мы пришли. А другая меньшая группа человек в 10 развернулась в нашу сторону, обстреляла Гуменюка во ржи (мы с Даниловым в это время сидели около ржи и немцы нас не заметили) и, заметив наших бойцов у колодца в овраге,
бросились туда. Когда мы с Даниловым подбежали к Гуменюку (это было в 15-20 метрах) то из них троих только один Берман был ранен в руку. Я предложил капитану отходить вправо, а мы с Даниловым остались прикрывать их отход.
Вторая группа немцев, расправившись с нашими ребятами у колодца (все это произошло одновременно и внезапно) наверх из
оврага не поднялась и направилась в наш тыл вслед за первой группой. Мы остались вдвоем в тылу у немцев и я решил продвигаться вперед к своей пехоте. Когда мы вышли на передний край, то пехоты там уже не оказалось, ко мне присоседилось человек пять бойцов и один младший политрук. Главные силы отошли по другому оврагу справа от холма на
котором мы первоначально находились. На нашем холме у нас в тылу разгорелась интенсивная перестрелка. Еще правее за оврагом перед болотом, к которому мы выбежали, вела огонь 76-мм батарея. Увидев нас, бегущих на батарею, пушкари дали залп по нам, взялись на передки и ускакали. Так, что мой замысел прибиться к ним, потерпел неудачу. Правда от залпа мы не пострадали -получились на болоте камуфлеты. Но дальше с закрытых позиций наша артиллерия продолжала вести интенсивный огонь. Мы двинулись в сторону высоты, на которой как я предполагал, размещались наблюдательные пункты стрелявших артиллеристов. К нам присоединилось еще десяток бойцов. И когда мы (25) этим кагалом стали приближаться к наблюдательным пунктам, нас
приняли за немцев и открыли по нам ружейно-пулеметный огонь. Всё обошлось благополучно, мы вышли на наблюдательный пункт 135 артполка и нас признали за своих. За ночь вместе со 135 артполком мы переместились немного на северо - восток и утром я с Даниловым уже вышел на огневые позиции своего дивизиона, где встретил капитана
Гуменюка.
Накануне вечером в боевом донесении в штаб полка было доложено, что лейтенант Бирев пропал без вести, а на утро пошло письмо домой о моей пропаже, которое позже и было получено в Хоботцах.
Капитан Гуменюк отдал приказ мне направиться в Раву - Русскую и явиться в штаб артиллерии 41 стрелковой дивизии для связи. Наш полк перемещали в полосу действия 41 СД. О действиях 41 СД вспоминал в своих мемуарах Жуков Г.К. «Воспоминания и размышления» (стр.254-255). «Рава - Русский укрепленный район с первых минут войны оборонялся 35-м и 140-м отдельными батальонами 41 СД стрелковой дивизии генерал-майора Микушева Г.Н. и пограничным отрядом майора Я.Д.Малого. Командование 17-й немецкой армией развернуло на этом участке пять пехотных дивизий. Не смотря на мощный артиллерийский огонь, авиационные удары и настойчивые атаки, вражеским войскам не у давалось захватить укрепленный Рава - Русский район и сломить сопротивление 41-й стрелковой дивизии. Во второй половине дня 22 июня 41 дивизия, имевшая в своем составе два артиллерийских полка, дополнительно была укомплектована 29-м корпусным артиллерийским полком, вооруженным 152-миллиметровыми орудиями. Войска противника в этот день понесли большие потери, не достигнув успеха.»
На автомобиле ГАЗ-АА мы с двумя разведчиками приехали в Раву-Русскую (в 36 км севернее от г.Яворов). Город горел, шла эвакуация, бой шел на западной окраине города. Мне удалось узнать, что штаб дивизии размещается восточнее города в лесу. Я выехал в штаб. Он размещался в лесу в глубоком овраге. Штаб после второго массированного артналета перебирался на (26) третье место. Оставив машину, и с каким то младшим политруком (везло же мне на них) пробираясь под мостом через овраг, заметили в кустах человека, одетого в черный гражданский костюм. Около него мы обнаружили кусок многослойной фанеры размером примерно 40х40 см с катушками и мотками проволоки на нем. Мы задержали его и отвели в штаб дивизии. Он лепетал что-то в оправдание. Мы сдали его начартдиву полковнику Баранову. Он его допросил и тут же, недалеко от штаба расстрелял. После этого артиллерийский обстрел штаба прекратился и штаб, до конца своего пребывания в овраге, работал без помех.
Получив задачу, я отправился в свой полк, который вел огонь по наступающим фашистам, поддерживая 41 стрелковую дивизию. Её полки успешно отражали атаки немцев. Но сложнения на участке левого соседа в конце концов вынудили нас к отходу. И хотя медленно, с тяжелыми боями мы стали отходить в направлении Могерув, Куликув, Жулькев.
ОТСТУПЛЕНИЕ НАШИХ ВОЙСК К КИЕВУ...
При смене боевых порядков в одну из ночей из района Могерув произошел такой эпизод. Наша тракторная колонна уперлась в хвост колонны дивизиона гаубичного полка и движение застопорилось. Капитан Гуменюк, оставшись с тракторной колонной, направил автоколонну со взводами управления в объезд Нестерова мимо заросших лесом холмов справа по грунтовой дороге. Темная ночь, напряженная обстановка, дорога идет по террасе. Слева вертикально поднимается стена, справа обрыв в глубокий овраг. Дорога очень узкая, машины левым бортом цепляются за стену. Прошли ее благополучно. Дорога спускается в долину и где-то в р йоне Мокропин спускается в узкий овраг. Полуторки с трудом проходят через узкую щель глубиной 5-6 метров, а для ЗИСов приходится околупывать стены. Для безопасности мы с группой бойцов поднялись на холм с двух сторон этой щели. В воздухе на небольшой высоте немецкие самолеты. При медленном проходе одного самолета над нами от крайнего домика метрах в 100 засверкал луч карманного фонарика. Мы быстро окружили дом и во дворе обнаружили прилично одетого «цивильного» с
фонариком, подающим сигналы. Свои действия он объяснял тем, что он вышел на двор по нужде. Вынырнувший из темноты с геройским видом (а он носил шашку) командир 1-го дивизиона Ершов быстро с ним расправился. Самолеты отвалили влево, где вдали вспыхнул костер, (27) поднялась стрельба, появились вертикальные пулеметные трассы - там был выброшен десант. К рассвету мы пробились к западной окраине Куликува. Здесь мы обнаружили очередную пакость. Колонна техники
стояла неподвижно. Первые 2-3 машины были совершенно пусты, а остальная техника ждала начала движения. Пока мы пытались
разобраться, выбираясь своей колонной на дорогу, появился какой-то полковник и организовал дальнейшее «расталкивание» , и мы отправились в районы нашего сосредоточения - кладбище на восточной окраине м.Жулькев.
Пока приводили себя в порядок после марша и занимали боевой порядок, оказалось, что отстало одно орудие. Капитан Гуменюк направил меня навстречу орудию по дороге. Когда я один вышел в местечко, пройдя 2-3 дома, то был обстрелян с чердака дома на противоположной стороны улицы короткой автоматной очередью. Я быстро укрылся за дерево и прикрываясь деревьями и постройками отошел на кладбище, где были наши наблюдательные посты, чтобы взять с собой разведчиков и «расправиться» с охотником. Но этого мне сделать не удалось - Гуменюк дал какое-то новое поручение.
При смене боевых порядков во время отхода на новый рубеж, положение осложнилось тем, что материальная часть, привязывала нас к дорогам, хотя и не ахти удобных для наших технических средств. Пехота отходила там, где ей было удобнее укрываться от авиации и мото-мехчастей противника, а мы по сути дела оставались без прикрытия. 'Отчаянно держался капитан Гуменюк, организуя смену боевых порядков. Он сам разворачивал головное орудие на удобной, вблизи дороги позиции и огнем прямой наводкой прикрывал движение колонны, приказав очередному головному орудию повторить его маневр.
Однажды я был свидетелем такого эпизода, когда колонну настигла группа фрицов на мотоциклах. Гуменюк подпустил их на
близкое расстояние и шрапнелью «на картечь» у наших 107 мм пушек были такие снаряды) расстрелял мотоциклистов. Эффект был
изумительный. Путь нашего отхода проходил севернее Львова на Золочев, Тернополь. В эти дни во Львове творилось ужасное
светопреставление, а по городу можно было продвигаться только в броне-средствах - с чердаков домов по не защищенным броней (28) красноармейцам стреляли снайперы и автоматчики из «пятой колонны» (укро-бандеровцы).
30 июня Львов был нами оставлен. 2 июля танки фон Клейста в районе Радехова прорвали фронт и устремились на Тернополь . Наши части оказывались атакованными с правого фланга. Не достигнув Золочева наши, находясь в аргергаде полка, после того, как голова полка (штаб РАД и З-й дивизион) находясь в узком месте дороги была атакована противником и понесла потери в личном составе и технике (З-й дивизион потерял половину орудий), был вынужден изменить направление отхода на станцию Трембовля - она была станцией снабжения. Фактически мы оказались в полу-окружении и вынуждены были двигаться без дорог - колонными путями. К вечеру этого дня командир взвода боепитания младший лейтенант Коворознюк на машинах с боеприпасами пробился к нам через населенные пункты, в которых уже побывали немцы. Вечером полк, собравшись в одну компактную колонну двинулся дальше на восток. Кругом засветились немецкие ракеты, но нашему движению фашисты не препятствовали. И
только к середине ночи они обстреляли голову колонны ружейно-пулеметным огнем и подожгли головной трактор. Колонна замерла и в ночной тишине послышался только стук стволов орудий, приводимых в боевое положение. После нескольких выстрелов картечью наступила тишина. Заслон противника был рассеян, мы двинулись дальше и с рассветом заняли боевой порядок и продолжали поддерживать пехоту.
Через сутки в дивизионе, да и во всем полку кончилось горючее. Перед вечером капитан Гуменюк приказал мне обеспечить технику горючим. В штабную полуторку слили все остатки бензина и с несколькими бойцами мы отправились на станцию Трембовля (станция в городке Теребовля - Тернопольская область) за горючим, прибыл туда засветло. В это время уже некоторые трактора на марше глохли без горючего. На станции творилась полная анархия. Пути были забиты всевозможными эшелонами без паровозов. Нефтебазу уже готовили к уничтожению, но мы успели. Электроэнергии уже не было. Емкости с остатками горючего были по самую горловину врыты в землю, а вся территория обвалована земляным валом. между емкостями на земле стояли лужи горючего, насосы не работали, бензина не было, но зато было достаточно солярки, что нам и требовалось. Мы быстро разыскали ручную пожарную помпу, ведра, а на станции на платформах в эшелоне были (29) горы пустых 200-литровых бочек. И работа у нас пошла на славу. Наполненные бочки грузили в машину и отправляли к заглохшим тракторам, и так в ручную, чуть ли не по колено в горючем всю ночь качали и таскали ведрами солярку до подхода тракторной колонны полка. Мои хромовые сапоги от горючего развалились и я остался босиком. Ноги до колен распухли и приобрели стеклянный вид. Я и несколько моих бойцов фактически вышли из строя. Наш санитар-инструктор Каменский усердно смазывал наши босые ноги (обуваться было не возможно) бывшей у него в избытке мазью от ожогов и обморожения. Так продолжал ось несколько дней почти до Проскурова. Так как наши тылы были основательно потрепаны, то после Трембовля нам приходилось кормиться добытыми из разбитого эшелона свежими яйцами, сливочным маслом и сахарным песком. Что с нами потом было - неописуемо. Во всяком случае до 1946 года я не мог ни есть яйца и даже видеть их. Там я, приказом по полку «за личную храбрость» был назначен командиром 8-й батареи и представлен к награждению медалью «За отвагу». В чем заключалась моя «личная храбрость» я особо представить тогда не мог. Было приятно и вместе с тем страшновато - надо было вступать в командование батареей, а мне было всего 19,5 лет.
Моим заместителем (старшим на батарее, как он раньше назывался) оказался мой сокурсник по училищу, бывший помощник командира нашего курсантского взвода Анатолий Горбачев. Произошло своеобразное переподчинение. О награде речь вести не было смысла, так как штаб нашего 6 стрелкового корпуса был неоднократно «трепан» прорывавшимися немецкими танками, а штаб б-й армии вообще оказался в Уманской Яме вместе с командующим армией генерал-лейтенантом Музыченко.
Удивительно как-то нам удалось миноватъ их печальной участи? Об этом тяжелом поражении пишет в своей документальной легенде «Зеленая Брама» Евгений Долматовский. 41 СД, с которой мы взаимодействовали с непрерывными боями отходили
в направлении Проскуров, Хмельник, Казатин, Ружин, Сквира, Белая Церковь. Я не хочу описывать ужасов населения оставляемых нами районов, о них много написано у маститых писателей и не менее показано на экранах. Но одно скажу, что несмотря ни на что, мы верили: враг будет разбит, победа будет за нами. «Не зарвемся, так прорвемся, будем живы - не помрем. Срок придет назад вернемся, что отдали все вернем».
В эти дни сводка Информбюро приносила мало (30) веселого и каждый словами Василия Теркина Теркина спрашивал: «Что там, где она Россия, по какой рубеж своя?». Показателен такой пример. На одном из промежуточных рубежей ко
мне обратился красноармеец из моей батареи (жаль запамятовал его фамилию) с просьбой разрешить ему посетить родителей в соседнем селе. Я разрешил ему и к вечеру он вернулся в батарею. На водном рубеже рек Ирпень и Рось в районе Белой Церкви развернулись упорные бои. На берегу Ирпень развертывались регулярные части Северо-Кавказского военного округа. В наш 6 стрелковый корпус изредка поступали батальоны стрелков призванных из запаса. Потрепанные наши тылы снабжали нас не важно. Находясь на правом фланге 6-й армии, на стыке с правым соседом, 41 СД подвергалась наиболее активным атакам немцев, и в результате мы вынуждены были под ударами танков и авиации противника 16 июля оставить Белую Церковь. Прорвавшиеся с правого фланга танки вышли в тыл пехоты И наших наблюдательных пунктов и отрезали нас от наших орудий на огневых позициях.
Ночью мы (к-р 7-й батареи ст.лейтенант Сарников. 2-й лейтенант Рыбалко и я со взводами управления на 2-х газиках выбрались в
местечко Гребенки (17 км севернее Белой Церкви и в 55 км южнее Киева). Не имея под руками орудий мы не смогли противодействовать продвижению немецких бронемашин с автоматчиками и были вынуждены ретироваться в Васильков (на 25 км севернее Гребёнок, ближе к Киеву). Там мы встретили небольшую группу наших танков БТ-б, ввели их в обстановку. И они в скором времени встретили противника, разгромили его и один броневик притащили на буксире в Васильков. Из Василькова мы предприняли поиски наших орудий и вообще связи со своим командованием. Были в Обухове, Триполье, но никого не
обнаружили. После этого направились в поисках какого-нибудь крупного штаба в Киев, а потом в Бровары где встретили
представителей штаба Юго-Западного направления и выяснили оперативную обстановку и возвратились в свой полк. И снова оборонительные бои. Большое село Германовка, Германовекая слобода, гороховое поле под хутором Деремизка ... (31)
2 августа (1941) на рассвете начальник штаба 3-го дивизиона старший лейтенант 3ипковский поставил нам (командиру 7-й батареи ст.л-ту Саркисову, мне и начальнику разведки дивизиона Авитисяну) задачу: высоту (обозначил отметку) с тригопунктом 1-го класса в районе д.Кагарлыцкая слобода обороняет батальон Героя Советского Союза из резерва командира корпуса, нам необходимо было организовать разведку, установить связь и поддержать батальон огнем. Орудия заняли огневые позиции в небольшой лощине. А мы втроем с разведчиками и связистами на автомобиле ГАЗ-АА, прихватив с собой на крюк 76-мм пушку, двинулись вперед к указанному нам рубежу. Кстати о 76-мм пушке. Ее мы подобрали вместе с расчетом где-то после Проскурова. У нее вышла из строя автомашина, но расчет пушку не бросил и мы их взяли на буксир и потом возили с собой как, противотанковое орудие. Достигнув гребня укрытия мы развернули нашу пушку и спустились в лощину, через некоторое время сквозь предрассветный туман заметили очертания тригонометрического пункта и остановили машину. Саркисов вылез из кабины, Авитисян с разведчиками выпрыгнул из кузова, привели себя в порядок и не спеша направились к тригопункту. Стояла идеальная тишина. Я со связистами был еще в кузове, разбирали имущество, когда заметил около тригопункта движение и прокомментировал: «Ну, славяне зашевелились». Потом мне их поведение показалось подозрительным, я взял автомат ППД и приказал шоферу развернуть машину в обратную сторону. После разворота и остановки машины я сел на дно кузова к левому борту спиной к кабине и сказал, что буду стрелять по немцам. Никто об этом всерьез не подумал. Шофер, стоя на подножке, повернулся лицом к заднему борту держась правой рукой за угловую щеколду борта, а левой за кабину. Все это происходило одновременно и моментально. Разведчики отошли метров на 30-50, до тригопункта было метров 150-200. Орудие было развернуто сзади нас в 500 метрах.
Группа людей у тригопункта заметила разворот нашей машины и быстро развернулась в цель, я вскинул автомат и только вытянул правую руку к затвору, как услышал немецкую команду и короткую пулеметную очередь. Пули были предназначены мне. Две из них попали в каску и пробили ее по касательной у правого виска, две попали в автомат - одна в ствольную накладку впереди магазина и одна в диск, одна пуля, или две пробили (стр.32) средний и большой пальцы правой руки, тянувшейся к затвору автомата. Эта очередь выбила мой автомат из рук и свалила меня на дно кузова. Сбив меня, пулемет перенес огонь на колеса машины. В данном эпизоде нам безусловно повезло… (август 1941 года)
Составлено в 1986-1988 годах.
НА ЭТОМ ЗАПИСАННЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ БИРЁВА Г.Д. ЗАКОНЧИЛИСЬ. Здесь все 32 страницы его воспоминаний.
Георгий Дмитриевич умер 30 марта 2000 года в 78 лет.
Спасибо автору за воспоминания, а родным за предоставленный материал.
ЧИТАЙТЕ, РАССКАЗЫВАЙТЕ, ПОМНИТЕ!!!
СПРАВКА АДМИНИСТРАТОРА: - население России (не СССР) в июне 1991 года составляло 148 273 746 человек (в СССР - 293 047 571 чел., кроме России на остальные 14 республик приходилось 144 773 825 чел.) - это было начало развала Советского Союза. На январь 2016 года в России 146 544 710 человек.
На фото ниже:
- майор Бирёв Георгий Дмитриевич (09.12.1921-30.03.2000) - автор этих воспоминаний
- Отец - Бирёв Дмитрий Васильевич (08.11.1883-14.12.1965)
- Мама - Бирёва Александра Игнатьевна (06.05.1884-14.11.1964)
- Дмитрий Васильевич (стоит) с братом Михаилом Васильевичем
